ЭТО БУДЕТ ДРУГАЯ ЖИЗНЬ!

Беседа Михаила Леонтьева с академиком С.П.Капицей

 
   
   Родился 14 февраля 1928 года в Кембридже, где в это время находился в научной командировке его отец — выдающийся физик, будущий лауреат Нобелевской премии Петр Леонидович Капица. Мать Сергея Петровича — Анна Алексеевна Крылова, дочь знаменитого кораблестроителя А.Н. Крылова. Крестным отцом Сергея Капицы был великий физиолог И.П. Павлов. Окончил Московский авиационный институт, в 1961 году стал доктором физико-математических наук. Работал в Центральном аэрогидродинамическом институте, в Институте геофизики, в Институте физических проблем им. П.Л. Капицы РАН. В течение 35 лет заведовал крупнейшей в стране кафедрой физики в Московском физико-техническом институте. Сейчас — научный руководитель РосНОУ (Российского нового университета) и главный редактор журнала «В мире науки», активно изучает проблемы информационного общества, глобализации, демографии. Более 35 лет является ведущим программы «Очевидное—невероятное», впервые вышедшей в эфир Центрального телевидения 24 февраля 1973 года. Сейчас программа выходит на телеканале «Россия». Член Европейской академии, Всемирной академии искусств и науки (Вашингтон) и других научных обществ. Лауреат премии Калинги (1979), вручаемой ЮНЕСКО выдающимся популяризаторам науки, Государственной премии (1980), премии РАН за популяризацию науки (1996). Лауреат премии правительства РФ за 2002 год в области науки и образования за исследование «Синергетика и прогнозы будущего». Работы профессора Капицы в области прикладной электродинамики привели к созданию электронного ускорителя — микротрона. Сергей Капица — автор книг «Микротрон», «Жизнь науки» и «Общая теория роста населения», вышедшей как доклад Римскому клубу. Входит в число признанных интеллектуалов планеты наряду с такими видными мировыми деятелями, как Рихард фон Вайцзеккер (Германия), Сун Цзянь (Китай), Жак Делор (Франция) и другими.

— Начнем с того, что вы совершили открытие в демографии. В которой открытия особенно-то и не совершаются. Каким образом человек, занимающийся совершенно другой наукой и имеющий такую родословную в этой науке, вдруг оказался в демографии?
   — Это получилось из-за глобальной проблематики. Еще мой отец интересовался этим кругом вопросов. В конце XIX — начале XX века эти проблемы интересовали Вернадского.
   — То есть это имеет отношение к ноосфере?
   — Ноосфера — это концепция о примате сознания в развитии человечества. Мы пьем, едим, размножаемся — точно как животные. А сознание — это то, что отличает нас от животного, то, что Павлов называл второй сигнальной системой, — возможность накопления и передачи информации. 
   По существу, то, что я сделал, — придал этим представлениям современную количественную форму. Но концепции уже были. Вернадский, открывший ноосферу, и Павлов принадлежат русской интеллектуальной традиции. Это первое.
   Второе: в свое время я был связан с дискуссией о ядерном вооружении, об опасности ядерной войны и близких проблемах — таких, как «ядерная зима» и «звездные войны». Теперь сменилось поколение, и люди нового поколения думают о ядерных бомбах так же, как и раньше, что вот эта — маленькая бомба, а эта — большая. Они не понимают, что ядерное оружие — качественно другая вещь.
   Вы можете просто уничтожить такой город, как Дрезден или Гамбург, — килотонны бомб сбросить с самолета. А если перевести все это в другой масштаб — единовременной силы поражения, то все сливается в огне коллективного возгорания, когда сгорает все. Если вы будете сто ночей подряд бомбить одиночными самолетами, то этого не получится. А если вы будете бомбить тысячами самолетов сразу, то это даст эффект другого масштаба. Коллективное, объединенное действие — оно существенно больше, чем сумма отдельных слагаемых. Это то, что математически выражено: икс в квадрате. Так, оказывается, что рост человечества пропорционален не сумме действий отдельных людей, а квадрату их действий.
   — Вы можете для абсолютно неподготовленного читателя объяснить, в чем суть теории?
   — Вот это я и объясняю… Это как прелюдия. В свое время Эйнштейн и Рассел под влиянием взрыва водородной бомбы подписали знаменитое воззвание и призывали мыслить иначе… Анатолий Петрович Александров (президент Академии наук СССР — «Профиль») рассказывал: «Когда Игорь Васильевич Курчатов вернулся после испытаний водородной бомбы в Москву, я поразился каким-то его совершенно непривычным видом. Я спросил, что с ним, он ответил: «Анатолиус! Это было такое чудовищное зрелище! Нельзя допустить, чтобы это оружие начали применять».
   Получилось так, что я был связан с обсуждением этих вопросов и видел, какое непонимание здесь возникает. А потом… просто стечение обстоятельств. Во-первых, рухнула вся наука, которой я тогда занимался. Во-вторых, на базе тех исследований, которые я делал в самом начале своей карьеры, меня выбрали в Международную академию астронавтики. Когда вас туда выбирают, то нужно себя продемонстрировать. Я сказал, что уже давно не занимаюсь аэродинамическим нагревом, хотя это существенная проблема в космонавтике — нагрев при полете или при вхождении в атмосферу. Я предложил рассказать про глобальные проблемы, которыми я начал тогда заниматься … 
   Я всегда думал, что ключ к глобальным проблемам — это не ресурсы: не вода, не энергия, а динамика роста населения. Я начал с тривиального дела — построил график: как росло население нашей планеты. Берете любой справочник по демографии, географии или энциклопедию и строите кривую, описывающую рост населения Земли. Вы обрабатываете ее и видите, что развитие оказывается пропорциональным квадрату населения Земли. Это зависимость, в корне отличная от линейной или экспоненциального роста, поскольку после медленного роста в прошлом наступает гораздо более быстрый взрывной рост. Так кривая уходит на бесконечность как раз в это время, в котором мы сейчас живем, где-то в двухтысячном году, и мы уже «сидим» на этом пике. Если бы поддерживался прежний режим роста, нас сейчас должно было быть не 6, а 8—10 млрд, мы должны были удваиваться за 10 лет, что никак невозможно... Поразительно, что этот закон квадратичного роста был неизменен на протяжении миллионов лет. Миллион лет человечество росло и размножалось согласно этому закону, что само по себе поразительный факт… 
   Таким образом я как физик понял, что мы имеем дело с квадратичным, коллективным взаимодействием. Во-первых, эта формула не применима к отдельно взятой стране, потому что сумма квадратов не равна квадрату суммы. Второе: это указывает, что в корне всего явления лежит коллективное взаимодействие так же, как и в возгорании города, о котором мы говорим, и это качественно новое явление по сравнению с тем, о чем думали раньше. Более того, такие формулы пишутся более или менее автоматом не в первый и не в последний раз. Главное — это их интерпретация со всеми историческими, демографическими и прочими данными. Тут возникло два обстоятельства. Во-первых, демографы наотрез отказывались вставать на такую точку зрения, потому что традиционно задача демографии — объяснять демографическое поведение каждой отдельной страны — Англии, Франции, России, Японии, Китая — в свете конкретных социальных и экономических условий…
   — Хоть бы и культурных…
   — И культурных, исторических: промышленная революция, динамика толчков… Это был стандартный путь объяснения этой проблемы. Но раз вы говорите, что нужно объяснять развитие всего человечества, то как вы можете в одну корзину класть примитивные племена Южной Америки и Африки и развитые страны мира?
   Второе, что тоже очень важно: масштаб времени в истории меняется. Это все понимают, но никто не объяснял этого и не придавал этому количественного значения. Например, возьмите любую книжку по антропологии… Древний мир или каменный век. Отрезочки, эпохи — их надо рисовать, чтобы они выглядели удобоваримо, и это делают не на линейной, а на логарифмической шкале. Тогда 10 тыс. лет неолита и миллион лет палеолита можно рисовать на одном графике, хотя они отличаются в тысячу раз. Вот этот взрыв населения, который происходит, связан вот с этим уплотнением исторической длительности развития. Теперь же мы не можем дальше уплотнять время, оно уже уплотнено до предела, определяемого уже самой длительностью жизни человека. В результате наступает кризис роста, то, что в физике называют «фазовым переходом». 
   Вот вы греете воду, и пока вы ее греете, вы ничего не замечаете. Когда же она закипела, все коренным образом изменяется. Ее температура больше не растет — все уходит в пар. 
   — То есть мы перестали расти, потому что стали уходить в пар.
   — Мы стали уходить в пар: мы меняем наше состояние. Так же, как, предположим, тает лед. Люди купаются в двадцатиградусный мороз. Да, в воздухе 20 градусов мороза, а вода-то — нулевая. В воде теплее, чем на воздухе, на 20 градусов. Будет 50 градусов мороза, а в воде-то все равно будет ноль. Потому что на границе льда и воды происходит тот же фазовый переход. Нам надо либо подвести тепло, чтобы растаял лед, либо отнять тепло, чтобы вода превратилась в лед. То же самое с человечеством. Оно претерпевает такой фазовый переход. 
   Фазовые переходы — это громадный отдел физики, быть может, важнейшая ее часть. За исследования этих явлений присуждено более десятка Нобелевских премий, в том числе и за открытие моим отцом явления сверхтекучести в жидком гелии. В гелии, если понижать его температуру, когда он переходит в жидкое состояние, вроде ничего не происходит, но на самом деле внезапно качественно меняются его свойства. В нем пропадает вязкость, она становится даже меньше, чем вязкость газа! То же происходит с человечеством, только с человечеством это занимает около ста лет и касается основных явлений, происходящих в обществе.
   — А дальше что?
   — Дальше мы переходим в качественно новое состояние. Во-первых, происходит глобальный демографический переход, и прекращается рост населения Земли. Это главное. Перелом, который вы сейчас видите, это колоссальное изменение во всей истории человечества, гораздо большее, чем все революции в истории, и даже неолитической революции при переходе человечества от собирательства и охоты к оседлому образу жизни. Мы еще просто плохо понимаем масштаб происходящего. Более того, если неолитическая революция заняла тысячелетия, то демографическая революция занимает меньше ста лет! С этим переломом несомненно связан распад империй за прошедший век, в том числе и распад СССР. Очень существенен распад общественного сознания, который сейчас есть, — преступность, беспомощность власти…
   — Отказ от традиционной культуры, цивилизационный кризис…
   — Отказ от семьи, распад семьи, потому что семья связывает целые поколения. То же видно в искусстве и идеологии…
   — Есть мнение, что это свойственно не всей человеческой культуре, а только отдельным цивилизациям, так называемой западной, например.
   — Я не думаю, что это так. Эти симптомы есть не только на Западе. И мы еще не научились интерпретировать текущую историю, разворачивающуюся очень стремительно в свете развитых представлений. Разрыв между развитыми странами и развивающимися — около 50 лет, не больше. А я рассуждаю о явлении, которое занимало тысячелетия, даже миллионы лет. Обществоведы же все хотят объяснять в деталях. Думали: будет паровоз, радио, и будет счастье? Нет, я бы и саму западную идеологию рассматривал как результат этих стремительных перемен. С моей точки зрения демографические процессы первичны, и в наше время самый главный индикатор кризиса — это малое число детей на каждую женщину. В первом приближении на простое поддержание населения у каждой женщины не хватает одного ребенка. И это во всем богатстве так называемых развитых стран, обрекших себя при поддержании этой тенденции на быстрое вымирание. Этот кризис совершенно реален, в отличие от угрозы изменения климата или исчерпания энергетических ресурсов. На этом фоне цивилизация — это уже слишком мелкая категория для анализа происходящего.
   — Я имею в виду именно мелкую категорию. Существует западная цивилизация, генерирующая некую культуру, которая ведет к ее самоуничтожению. Эта «западнизация», «вестернизация» поведенческая, демографическая — она универсальная? Она захватит все?
   — Она действительно универсальна. Она захватила Европу, нас, Америку, Канаду, Австралию. И Японию, кстати. А это типичная островная восточная культура, очень традиционная, и Япония прошла точно этот самый путь. И это не потому, что американцы что-то там насадили.
   — Раз вы даете количественные оценки — какая будет динамика процесса?
   — Она будет такая, как мы нарисовали: мы переходим на нулевой рост населения. Более того, к этому выводу на основании своего эмпирического опыта приходят и демографы в оценках будущего в диапазоне столетних прогнозов. Причем для этого есть некоторые фундаментальные соображения. Так, у нас есть прошлое для проверки наших выводов. С одной стороны, миллион лет назад население практически не росло, но оно удваивалось за миллион лет.
   — Это регулировалось биологически?
   — Да. Но есть «но». И это самое поразительное: если бы факторы, которые регулируют рост человечества, были бы только биологические, лишенные роли сознания, то мы были бы как волки, обезьяны, медведи… Мы бы размножались, как эти твари, и были бы в равновесии с природой. Это, кстати, регулируется тем, сколько тебя едят, сколько ты ешь. Это равновесие экосистемы. Экосистема устанавливает то, что мышей много, слонов мало и так далее. Бывает мор, катастрофические процессы, но в целом живая природа как система находится в таком динамическом равновесии.
   Теперь человечество. Если вы возьмете любую книгу по антропологии, то там пишут, что полмиллиона — миллион лет назад человечество не росло. Оно было статично. Но надо смотреть в другом масштабе времени. В палеолите население удваивалось за миллион лет. В Средние века население мира удваивалось за тысячу лет — в 1000 раз быстрее. В ХХ веке удвоение происходило за 30 лет! При этом там были огромные колебания. Чем дальше в прошлое, тем колебания больше. В наше время эти колебания малы. Порядка 10 млн. 
   — Это, наверное, все-таки большая автономность от окружающей среды?
   — Да. Автономность от окружающей среды была всегда: в том же палеолите человечество пережило с десяток ледниковых периодов и выжило при совершенно другом уровне развития, чем сейчас. Таким образом, мы развивались по гиперболической траектории квадратичного роста с поражающим постоянством, причем не последние 500—1000 лет, а с глубокого прошлого. Более того, биологически человечество с тех пор почти не изменилось — это тоже очень важно. 
   В этом и заключается загадка того, почему люди так цепляются за божественное происхождение человека. Это не «поповская дурь», как говорится, — есть более существенная причина. Различие между нами и «меньшими братьями» слишком велико. Различия между кошками, собаками, медведями и даже обезьянами второстепенны по сравнению с превосходством человека. Поэтому нас в тысячи раз больше, чем их. Наконец, у нас есть разум, чтобы понять, что происходит. 
   В сто тысяч раз больше… И если физики наблюдают такие изменения, то они понимают: случилось что-то из ряда вон выходящее. Это очень точно указывает на то, что происходят фундаментальные изменения. 100 или 300 лет назад мы не замечали тех явлений, которые замечаем сегодня. Когда вы попадаете в эту эпоху фазового перехода, как сейчас, то первое, что происходит, — меняется порядок, организация в системе… Например, переход воды в лед или наоборот…{PAGE}
   — То есть вода — один порядок, а лед — уже другой?
   — Да. По мере развития этот порядок теряется, но больше всего он теряется сразу после перехода. Сейчас то, что происходит с человечеством, есть резкое изменение порядка внутри системы: старый порядок разрушается, а нового пока нет, и все это происходит на очень узком диапазоне времени. Мы живем как раз в этот момент: старый порядок распался, а новый не созрел. Причем это чистая физика, но в физике это можно рассмотреть только довольно изощренными методами. Пример такого перехода — ударная волна от взрыва атомной бомбы: перед этой волной цветут цветочки, птички кукарекают, одуванчики растут, бабочки летают… Раз — пробежала ударная волна со скоростью, в два раза большей, чем звуковая волна,— и возникает резкий переход, и все летит кувырком. Ширина перехода в ударной волне по ряду причин невероятно узкая — меньше микрона на расстоянии километров от взрыва. Вот так же и с человечеством.
   — Вы хотите сказать, что та область, в которую мы попали, тоже довольно узкая?
   — Она определяется временем жизни человека, около 50 лет. Более того, переход происходит синхронно. Это типичное явление резонансного нелинейного сужения… Есть такая легенда: шли солдаты через мост, шли в ногу — и мост под ними развалился, так как наступил резонанс между шагами солдат и колебаниями моста.
   — Когда солдаты переходят мост, им дают команду «вольно», чтобы избежать резонанса?
   — На самом деле я был свидетелем другого явления. Мне было лет 20, и я пошел на праздник Военно-морского флота в Ленинграде. Через реку, одну из Невок, был деревянный мост. Я шел с толпой по этому мосту, который начал под нами раскачиваться из стороны в сторону. Тогда толпа побежала, а мы все больше раскачивали мост под собой, хотя сначала шли не в ногу. Но колебания моста заставили людей бежать в ногу, отчего еще сильней раскачали мост. Публика испугалась, многие попадали, но никто, к счастью, не пострадал. Так в системе мост и толпа, как коллективной системе, возникли автоколебания, когда бег людей вызывает качание моста, а качание моста синхронизует бег людей. Кстати, это замечательная механическая модель лазера, только в лазере это происходит на молекулярном уровне. То же самое и с человечеством. Всякая модернизация вызывает изменения, а эти изменения, распространяясь, уже сами взаимодействуют между собой. Так, в Африке на 30% в год растет число мобильных телефонов, хотя придумали их далеко от этого континента. 
   — Но если этот период очень короткий и плотный, то что будет дальше?
   — Этот период для всего человечества — меньше 100 лет… Дальше будет другая жизнь. До этого был стремительный рост, кризис привел сейчас к тому, как будто бы мы сейчас вымираем . На самом деле через 50 лет мы выйдем на новое плато… на уровень постоянного населения при нулевом росте.
   — Демографического? Как это повлияет на все остальное? Не означает ли это нулевой рост во всем остальном? Грубо говоря, современный капитализм, построенный на экспансии потребления. В этих условиях он работать не будет. Да он и не нужен? 
   — Он не нужен. Совершенно верно. За последние 100 лет произошло колоссальное возрастание производительности труда — один автомобиль производится за 10 рабочих часов! Сельское хозяйство в развитых странах — это сейчас 1—2%. Могло быть и меньше, но просто их субсидируют, некуда деваться. Энергопотребление в Америке сейчас растет пропорционально населению, до этого оно росло гораздо быстрее, так же, как и у нас. Производство питания: его сейчас в мире достаточно. Но это не значит, что люди не умирают от голода… Так, в Индии есть годичный запас продовольствия и есть кризис с его распределением… Кстати, я сильно-сильно сомневаюсь, что через 40 лет кончится нефть. 40 лет назад мы тоже говорили, что она кончится. По-видимому, в океане нефти еще очень много. Но это не значит, что мы не должны думать и решать проблемы энергетики будущего.
   — Есть альтернативные источники энергии… Потребление все-таки будет сокращаться.
   — Потребление будет сокращаться. Вообще, повторяю, это будет другой режим жизни. Мне кажется, во всяком случае, такая модель очень простая (меня всегда упрекают, почему я не учитываю ресурсы, пространство, культурные различия и так далее). Главное — наличие вот этого взрывного характера роста, того, что математики называют режимом с обострением, когда все остальное не имеет значения. Потому что взрывной рост человечества — это переход в новое состояние. Раньше такого перехода не было никогда. Вот и все. Поэтому и формула очень простая. А результат заключается в том, что она позволяет смотреть и в прошлое, и в будущее, когда структура времени будет другая, и не совсем понятно, какая она будет.
   — То есть у нас могут восстановиться временные периоды, близкие к архаичным?
   — Нет. Этого никак не будет. Что очевидно — при современных производительных силах человечество будет развиваться не количественно, а качественно, и это главное. Поэтому следует ожидать все большего вклада науки и техники, когда производство и распространение знаний станет главным. И не надо будет иметь 100 автомашин на каждого человека. Насыщение возникает уже сейчас, что видно по пробкам на дорогах Москвы, и будет только увеличиваться.
   — Грубо говоря, «апокалиптическая», в некотором смысле, схема, заключающаяся в том, что потребительское общество самоуничтожится и перейдет в другую фазу?
   — Да, даже олигархи не знают, что делать со ста машинами. Само собой возникает противоречие. Однако, что очень существенно, в момент такого перехода резко возрастает неравномерность в распределении ресурсов и богатства, в самом переходе растет экономическое и социальное неравновесие в обществе. Наивная вера в то, что стихия рынка все уравновесит, не работает, поскольку изменения происходят слишком быстро, стремительно нарастая перед переходом и обостряясь по мере убыстрения роста. В такие моменты происходит распад и преемственности сознания. Такие симптомы распада сознания видны повсюду — в философии, искусстве, науке. Распад традиций, обычаев распространяется очень широко и глубоко.
   — То есть предполагается, что должна формироваться другая традиция?
   — Да, должна, но это занимает долгое время. Это самый важный процесс, который должен сейчас происходить. Это связано с глобализацией науки. Причем наука была глобализирована уже с эпохи Возрождения, и с тех пор она развивалась глобально. При этом задача национальной науки — подчиняться не местным требованиям, а вкладывать в мировую науку. Как в анекдоте. Еврей идет по Гомелю, другой его встречает и говорит: «Какое у тебя красивое пальто. Где покупал?» Отвечает: «В Париже». «А где Париж?» — спрашивает тот. «А это тысяча километров от Гомеля». «Надо же, — удивляется тот, — так далеко от Гомеля, а так хорошо шьют». У нас еще бытует такое местечковое сознание. Мы во многом оторвались от мировой науки именно из-за оттока наших молодых и наиболее активных кадров за рубеж. Так, у нас фактически на порядок уменьшились контакты с мировой наукой по сравнению с советским временем. Более того, удивляет беспомощность формирования научной политики, где все свелось к поиску денег. 
   — А как вы видите, в самой общей форме, что надо делать с организацией науки?
   — Самое главное — это высшее образование, упорядоченное высшее образование. Причем не мелким подражанием Западу, вроде ЕГЭ и магистратуры, а подбором кадров, подбором людей, систематической и долгой работой готовить кадры для новой эпохи стремительных перемен, где так важна общая образованность молодых ученых.
   — Насколько у нас могут быть реанимированы советские модели науки и образования?
   — Я бы начал с образования. У нас в основе лежит европейская система образования, и она оказалась очень состоятельной, что видно по тому, насколько наши специалисты и ученые оказались востребованными в мире. С моей точки зрения, это самое достойное, что есть сейчас: система фундаментального образования. Это то, что нас спасало и спасет. При этом надо учить малое число людей пониманию, а большое число людей — знанию. Знание и понимание — две разные ипостаси образования. Более того, отбор учащихся следует делать так, чтобы предоставлять образование достойным. Деньги в этом случае не цель, а средство. 
   — В принципе, наверное, нельзя обучать большое число людей пониманию?
   — И не надо. Это требует особого склада ума. Вы должны создать такие условия, чтобы люди, способные к этому, откуда бы они ни приехали, учились пониманию. Обучить на знание проще. И зайца можно обучить спички зажигать… Вот это главное. Потом, конечно, нужно иметь разумную и живую связь с мировой наукой. До сих пор мы в основном отдавали. Так, стоимость наших кадров в США исчисляется многими миллиардами долларов. К сожалению, никто толком не изучал влияния колоссального выброса русской и советской науки в мировую науку. То же в музыкальной жизни…
   — Кстати, во второй раз уже отдали. Сейчас гораздо больше.
   — Просто было гораздо больше чего отдавать. Отдавали лучшее. Уехали инженерные кадры. Инженерная школа была лучшей у нас. Что с немцами произошло: поражение во Второй мировой войне, до того — изгнание интеллектуальной силы из Германии, в первую очередь евреев, подорвало немецкую науку, причем до сих пор последствия этого не могут преодолеть.
   — Они очень стараются, большие деньги тратят на это.
   — Колоссальные деньги, но это не очень помогает.
   — У нас есть одно преимущество — мы никого не гнали, они сами побежали.
   — Гнать можно не только силой, но и деньгами, отсутствием внимания и моральной поддержки. Вот я и говорю, что нам нужно сейчас через систему высшего образования использовать те кадры в науке, которые у нас еще есть. Сейчас у нас трагедия с молодой профессурой: людей в 30—35 лет — их нет, и в университетах деды учат внуков...
   — В конце концов, если наука глобальна, то кто нам мешает сейчас таким же образом этих людей возвратить или других пригласить?! Есть же деньги…
   — Во-первых, это не делается, и нет даже решения об этом. Так Сталин сделал с моим отцом: его как советского гражданина оставили в Союзе. Однако Сталин создал для него условия работы лучше, чем у него были в Англии. Именно в Москве было открыто явление сверхтекучести и созданы основы кислородной промышленности. Но вы знаете, что это привело к ревности со стороны всех окружавших отца, дескать, почему Капице можно, а мне нельзя?! Вы не представляете себе, какие там были подспудные течения!.. 
   — Вот в физике нужна материальная база для экспериментов, а математику вообще ничего не нужно, кроме канцтоваров… У нас была лучшая математическая школа. Математику нужно кормить семью, но ему не нужна экспериментальная база, ему не нужны институты — он может дома сидеть.
   — Это очень наивный взгляд. Математику особенно важна атмосфера поддержки и понимания. Ему нужны и коллеги, и ученики, ему нужны контакты с мировой наукой, Более того, современная математика требует не только выдающихся способностей, но и колоссальной концентрации сил. Таким ученым, как и музыкантам, труднее адаптироваться к современным коммерческим условиям оценки их труда. У нас даже снабжение специализированными изданиями находится на первобытном уровне, особенно в провинциальных центрах. Мы во время войны получали журналов больше, чем сейчас…
   Посмотрите, Индия — это самый любопытный пример. Они сейчас экспортируют программный продукт на 40 млрд долларов в год. Россия, кажется, на 1 млрд. А решение о развитии современных исследований в прикладной математике в Индии было принято более 20 лет назад. Это было волевое и целенаправленное решение правительства. Причем у меня есть такая догадка, что это было сделано с учетом природы индийского ума. 
   — А что в природе русского ума?
   — Я вам расскажу об индийском феномене Рамануджана. В начале ХХ века известному английскому математику Харди в Кембридж из Индии прислали тетрадку, в которой было около 2—3 тыс. теорем, относящихся к математике. Часть этих теорем были даны без особых доказательств, другие были известны. Это была серьезная математика, а некоторые известные, но до тех пор не решенные проблемы были решены, но непонятно как. Все это произвело ошеломляющее впечатление. Молодого человека из Индии выписали в Кембридж. Он оказался сыном провинциального почтмейстера, который не получил никакого высшего образования, только окончил среднюю школу в провинциальной Индии. Он сам прочитал несколько математических книг. У него было развито необычайное математическое видение: его записи до сих пор изучаются. Обладая странностями характера, он был вегетарианцем и рано умер от туберкулеза. Как Индия могла породить такого человека?! Это, конечно, уникальный случай, но не отражает ли это некое свойство индийской культуры и менталитета? 
   — В России такое водится…
   — В России мы имеем феномен Гриши Перельмана... Когда я был у Билла Гейтса, то выяснил, что половина его окружения в управлении компании «Майкрософт» — русские, получившие образование в Москве и Ленинграде, Новосибирске. Черную работу они не делали, только системное управление. Выяснилось, что системное проектирование могут делать только ученые, воспитанные в научных школах и традициях России. Кстати, Сибирское отделение РАН, быть может, лучше наших столиц пережило критические годы лихолетия нашей науки, которое, как я надеюсь, уже позади. 
   — Эти школы еще живы?
   — Да, они живы. Но их нужно кормить, к ним нужно внимательно и с любовью относиться, как к детям, которым принадлежит будущее...

 Михаил Леонтьев